успеваю лайк ничего, устаю очень, читаю миллиард книжек по делу и нет, единственное, что делаю честно - рисую каждый день (уже почти двадцать дней!)
начала биографию лафайетта, мне нелегко. моя группа в универе начинает вызывать у меня по большей части подозрительно теплые чувства, за исключением единственного нашего мальчика, которому хочется вломить за его холденколфильдство.
шуткую на семинарах вслух, одна моя преподавательница похожа на фем!эдди редмейна, вторая - чем-то на покахонтас, только кудрявую. панически хочу начать учить немецкий заранее, но как бы мне все остальное-то успеть, не говоря уж об этом.
каждый вечер грустно открываю дайри, хочу написать пост @ закрываю дайри. так и живем.


вот смотрите, это грофф в стардаст!ау, донт аск ми, просто мы с мариусом и мичи были на киноночи вона, и у нас с мариусом все немного ушло по пизде.
как видите, я продолжаю задротить в рисуночки.

Пишет  майка бэджер:

х

АЙМ НОТ ОЛРАЙТ ЭТ ОЛЛ

URL записи

если еще месяц назад вопрос стоял как "кому надо продать что-нибудь, чтобы рисовать регулярно и как-то расти над собой", то сейчас вопрос уже стоит по-другому: "как отжать руки от планшета и заняться чем-то еще". нет, то есть, все хорошо, ровно до тех пор, как я не сажусь рисовать. потом все как в тумане, а мне хочется нарисовать "ну еще вот это". ага, и вот это.
но это так, присказка. сказка же заключается в том, что причин надеяться на то, что неправдой (или не очень правдой) являются все эти слова "практика практика ПРАКТИКА" в ответ на вопрос, как быть крутым рисователем руками - их больше нет. потому что даже за три недели что-то ощутимо меняется. это смешно, но да.
помимо того, что постепенно все делается легче и быстрее, приходят такие странные вещи как умение точнее попадать в цвет, что-то выражать и прочее прочее.
правда, неловкость (ужасная) за собственные рисунки и какой-то бешеный стыд все еще при мне и не думают куда-то расходиться. мне кажется, я не стеснялась с такой силой своих первых текстов и даже не стесняюсь сейчас своих старых фичков. хуже было только с загонами на фоне депрессии, но как можно догадаться, там все было совсем серьезно. причем я не знаю, откуда это все растет, разве что в составе общей бешеной неуверенности в себе, истоки которой я примерно представляю.
ну, лайк, я все еще почти абсолютно не могу петь на людях, даже если вокруг под гитарку поют люди откровенно без слуха, мне неловко за мои рисунки, мое мнение о книжечках и фильмах - короче, мне неловко (минимум - неловко) за все что я делаю и за всю себя. гад блесс. за свой английский и другие хуевые знания мне тоже стыдно))0)

бля. вообще-то я просто хотела написать о том, что вроде все у меня сейчас нормально, я много рисую и пытаюсь что-то понять про свой новый универ.
сделаем вид, что я именно это и написала.

вот вам дубонос лучше. люблю птичек

вчера случайно пошла вечером гореть гулять с  oh, marius, дошло до распевания конфронтейшна около детского мира на лубянке посидели на детской площадке на деревянном кораблике (allo hornblower eto ty?), покричали по разным поводам по всему центру. все как обычно, только прямо ТЯЖЕЛО. посмотрели трейлер к грядущему сериальчику про академию фбр квонтико (это же сразу как колледж!аушка! ужасно! пиздос!), совсем затлели.

хожу в универ @ хожу. ну, в смысле, стилл насинг хеппенс. дочитала вот "золото шарпа" на парах хороший универ, и конкурсы интересные. ну, в смысле, первая неделя, все ясно.

вчера вот пришла домой и случайно сразу уснула, очнулась уже среди ночи, просто легла спать нормально. в итоге вчерашний день в плане челленджей реально случайно вылетел в трубу. oops. сделаем вид, что этого просто не было.

заслушала первую треть гамильтона просто до дыр, в голове нонстопом крутятся куски оттуда. от just you wait по коже продирает мурашками и прямо НЕМЕДЛЕННО хочется что-то делать.
вообще сегодня начала кому-то рассказывать про Hamilton мюзикл, немножко размахивая руками и жалуясь, что моя жизнь сейчас сплошные ребята в париках и формах, и мне: ГОСПОДИ У ТЕБЯ АЖ ЗРАЧКИ РАСШИРИЛИСЬ И ГЛАЗА БЕЗУМНЫЕ
просто вот инструкция для чумных докторов "как понять что пациент горит"

ладно.
сегодня я все-таки попробую сделать что-то кроме случайного засыпания
наверное.

лол, то есть любви. ну, вы понимаете, той любви, когда кроет до той степени, что ты устаешь жить и гореть в режиме нонстоп.
каррентли у меня есть чаток, в котором меня то и дело макают в вашингтон/лафайетт, есть гамильтон-мюзикл, которого пока почти нет (те же лица, та же америка, просто смещен фокус), и смежно с ним грофф (который там поет), твейт и пиздец. так и живем, так и горим по всем этим глубоко мертвым вещам.

короче, помимо того что в соседнем посте я написала фичок про твейта и гроффа (господи такая загадочная история хейта в реале - мне пересказали, второй день сижу @ сижу), я еще и нарисовала энное количество мертвых мужиков.



мне уже даже не стыдно

а почему бы не сделать вид, что подвожу итоги лета. самое благодатное занятие, когда у тебя много дел.

итак. лето выдалось деструктивным, но хорошим.
- июнь я прогнила в информационной изоляции на белом море, где и пересмотрела приоритеты потому что больше мне там смотреть было нечего после чего дерзко окунулась в то, что творю со своей жизнью - после трех лет на факультете пошла и перепоступила на другую специальность. со мной до сих пор ВСЕ норовят серьезно об этом поговорить: родственники, друзья, случайные прохожие - уже кричать хочется. серьезно, вам не кажется, что это мое решение? нет, видимо, не кажется.
- июль я провела в эпопее с перепоступлением и в летней школе, и вот последнее было абсолютно чудесно, хотя социализации хлебнула на пару недель вперед. в конце даже пообнималась со всеми, хотя обычно меня подмораживает от чужих прикосновений (кроме узкого круга важных и приятных для меня людей)
- август был действительно в каком-то роде абсолютно контрпродуктивным, но чудесным. гик энд прауд.

если в целом, то за лето не читала почти вообще, зато посмотрела ужасно много всего, много написала (по прикидкам - страниц 65 вордовских, пусть и в кучу медкх фичков), обмакнулась в ряд фандомов, начала регулярно рисовать в последний месяц и потусила с кучей народа из интернетов.
я считаю, это хорошее лето - когда ты успел и вымерзнуть за полярным кругом, ловя рыбу, и потусить в коллективе, и разложиться в интернетах.
конечно, я по-прежнему вяло барахтаюсь в приграничьи с депрессией, и это ne ochen весело, сами понимаете. с этим будем разбираться. в конце концов, осень хочется провести под лозунгом "замолчи и ебашь", и все набранные челленджи не оставляют пути назад. то есть, оставляют, конечно, но хочется провести осень клево и с пользой. например, перестать бешено стесняться своих рисунков ничего не могу с этим поделать и хорошо сдать сессию. но это джаст фо экзампл.


сегодня, кстати, было собрание в моем новом институте.
и я, класс, начала сразу с проёба. не взяла с собой паспорт, посмотрела на время собрания магистров, так что пришла на час позже, вся вымокла под дождем. п из фо победа. лажаю, как первокурсница... ох вейт, я теперь и есть первокурсница эгейн.
второй язык, к сожалению, немецкий, ужасно надеялась на французский - ну, придется приводить его в божеский вид самостоятельно. когда-нибудь, наверное, не сейчас, потому что на ближайшее время и без того ту мач планов.

ps. тихо тлею по гамильтону, начала грейсленд - словом, совсем себя не берегу.

первый тур анкл феста закрылся, и я автор целого одного мелкого исполнения, почему бы и не унести

на заявку "5 раз, когда Курякин врезал Соло, и 1 раз, когда он сдержался. Ну почти."
мои любимые фички жанра 5+1, гад блесс

5 + 1 раз

1.
- Что на это сказала бы твоя...
- Даже не вздумай, - угрожающе перебивает его Илья, у которого уже слегка подрагивают пальцы, покоящиеся на истертой столешнице.
Но Наполеон, естественно, договаривает до конца одну из самых избитых фраз на свете, желая уязвить его посильней.
И, естественно, получает за это кулаком под дых.
В ушах звенит, пока он хватает ртом воздух, и, словно где-то бесконечно далеко, дребезжит слетевшая с опрокинутого столика чайная ложка.


2.
- Я смотрю, у мисс Теллер сегодня походка роскошной женщины, - ухмыляется Соло, а затем бросает многозначительный взгляд на напарника. Мол, поздравляю с ночными завоеваниями.
Габи одаривает Наполеона удивительно тяжелым взглядом - такому могут позавидовать некоторые мафиози.
Илья переводит недоуменные взгляды с Габи на Наполеона и обратно: Габи хмурится; Наполеон ухмыляется почти ослепительно и уж точно - с намеком.
- Я потянула мышцу, пока играла вчера с мистером Уэйверли в теннис, - наконец, категорично сообщает она. И щурится на Наполеона так, что во взгляде остается одно только откровенное: "и только попробуй еще пошутить на эту тему".
- Неужели на обеих ногах? - очень сочувственно интересуется тот.
Габи с вызовом кивает.
Илья по-прежнему глядит на них с таким откровенным недоумением, что его становится почти жаль. Было бы жаль, не будь они оба так заняты диалогом.
- А твой мистер Уэйверли предпочитает теннисисток, или он спортсмен... более широких взглядов? - Соло выглядит слегка заинтересованным. - Могли бы закрыть сет-другой.
- Лучше бы вы играли в шахматы, - раздраженно бормочет Илья, и уже собирается уйти, когда его, наконец, настигает неторопливое озарение. Честно говоря, Курякин предпочел бы остаться в неведении, но теперь - теперь он вынужден отвесить подзатыльник Наполеону в защиту дамы. Он же честный человек, а не какой-нибудь там джентльмен, чтобы пропускать мимо ушей все эти тонкие кружева намеков.
Даже несмотря на то, что Габи играла в теннис точно не с ним.

3.
Они работают под прикрытием, и в этот раз прикрытие такое, что они с Наполеоном оказываются по разную сторону баррикад.
Илья резким движением впивается ребром ладони в основание шеи Соло, и в глазах у того моментально темнеет; сам Соло безжизненно оседает на пол, словно неловкая тряпичная кукла, набитая песком, и его оставляют лежать в коридоре - разбираться с ним, по уверению Курякина, некогда. Надо торопиться. Он не слышит, но Илья отрывисто гарантирует своему новому временному начальнику, что тот проваляется в отключке минимум полтора часа. Слово бывшего КГБ-шника.
Наполеон очнется через пять минут, как раз, чтобы тихо завершить операцию. Мало того, Илья вырубает его так профессионально и бережно, что у него почти ничего не будет болеть к тому моменту, как он придет в сознание.

4.
Илья учит Наполеона драться.
Не то что бы Соло совсем не умел или испытывал в этом большую потребность - он все же работает, по его мнению, тоньше - но было бы глупо упустить такую возможность. В конце концов, Илья - настоящий профессионал.
Настоящий профессионал несколько дней подряд валит его на пол за считанные секунды, и время, за которое он это делает, остается неизменным, сколько бы Соло ни старался.
В очередной раз Илья осторожно (удивительно бережно - для его-то крупных ладоней и отточенных, как советское лезвие "Невы", рефлексов) укладывает его на пол броском через бедро, и усаживается сверху, даже не запыхавшись.
Кажется, единственное, что меняется за эти дни - дистанция между ними: она сокращается. Наполеон, мягко говоря, не против такого расклада, но ему бы хотелось, чтобы время до очередного нокаута при этом росло в обратной пропорциональности.
Он перекатывается, потирая саднящий бок, и бормочет:
- На следующей неделе я буду учить тебя. Например, отличать импрессионистов от экспрессионистов.
Илья едва заметно улыбается себе под нос: иногда у Соло очень смешные представления о том, насколько темные люди живут в СССР. Хуже медведей, ей-богу.

5.
- Знаешь, - глухо говорит Илья, - я бы тебе врезал за вчерашнее.
Наполеон устало массирует переносицу. Выглядит все так, будто на последнем задании он чуть было не пустил все дело под откос, сорвавшись в погоню за очередной юбкой. Как будто ему семнадцать, честное слово, и он впервые узнал, что можно делать с женщинами - судя по всему, в глазах Курякина вся ситуация именно таким образом и выглядит.
Соло мог бы ему объяснить, что она - жена влиятельного сенатора, и это именно она затащила его в койку. И что если бы он не поддался, дело бы точно грянуло международным скандалом.
Он мог бы объяснить, что любит, конечно, идти во многих делах кратким путем - через постель, но что это, на самом-то деле, ничего не значит.
Он мог бы разложить по полочкам вчерашнюю ситуацию: обозначить её причины, показать собственные действия, направленные на разрешение проблемы и далее по списку.
Но, честно говоря, он так замотался, и его так нестерпимо бесит - именно бесит, сбивает все границы и заслонки, как будто это у него невроз - его так бесит этот осуждающий взгляд Ильи, что он предпочитает пойти нетипичным путем.
- Можешь еще и за сегодняшнее хорошенько мне врезать, - говорит он, коротко прижимаясь к сухим, обветренным губам Ильи в первом для них двоих поцелуе. И, прежде чем тот рассеянно вскинет голову, лезет в драку сам.

+ 1
- Лучше бы ты меня просто бил, ей-Богу, - сдавленно бормочет Наполеон, судорожно вздыхая под тяжестью тела Ильи. Тот старается двигаться предельно осторожно, но Наполеон все равно испытывает дискомфорт.
Но не то что бы это было дискомфортом того рода, против которого он бы стал возражать.
Илья в ответ просто тихонько бодает его лбом, призывая заткнуться.
Ну, хотя бы без рукоприкладства.



P.S. ходили сегодня гулять с мариусом, просто невозможный котик обсидели лавочки во всем центре города, четыре с половиной часа орали про мюзиклы, гроффа и некоторые другие фандомы (под конец всплыли воротничок и пои, НЕЖДАННО). пока вспоминали мизераблей, чуть обе не начали плакать. хороший фандом и смерти запоминающиеся.
pps. теперь знаю слишком много про гроффа и твейта для того что бы спокойно спать. чтобы точно не спать спокойно, качаю грейсленд.

ЗДРАВСТВУЙТЕ ВРЕМЯ НАПИСАТЬ ПРИПАДОЧНЫЙ ПОСТ ЧАС НОЧИ САМОЕ ВРЕМЯ

сижу хриплю хочу сделать компресс для своей жизни и поставить ей горчичники.
короче, я тут потихоньку упала в риппер-стрит, причем как пиздец. неделю назад потихоньку начала смотреть, чтобы занять чем-то глаза перед сном, очнулась уже на дне. причем пустом донышке, потому что, ю ноу, НИКОГО вокруг, все молчит только не спит барсук.
помимо того что чудесная картинка чудесная коммуналка, у меня случился пиздец - я упала в шип. глубоко и больненько.
и, кажется, упала в него реально в гордом одиночестве.
всратый журналист-щеголь и straight as pencil но очень толерантный инспектор это блджд не то что мне было нужно НЕТ НЕТ НЕТ
просто смотрю и умираю от каждого появления беста в кадре, уж не говоря о тех моментах, когда они опять пересекаются с ридом и начинаются эти подковырки и закатывание ридом глаз из серии "господи за что мне это и почему ты не бесишь меня так чтоб тебе въебать и покончить с этим, а просто подбешиваешь"
сижу, утробно хриплю. одна. позавчера почти открыла ворд в три ночи чтобы написать себе в одиночку текст, вот до чего дошли.

но это была присказка, сказка же вот какова. вчера я уснула на 2х05 не досмотрев, и все было хорошо. серия про содомитов, бест с ними явно знаком и испытывает к этим чувакам расположение. АГА, сказала я радостно и уснула. сегодня даже насте что-то такое невразумительное об этом прокричала.
а сейчас села досматривать, и просто вот в лучших традициях села @ сижу. заорала еще когда один из содомитов прибежал к "фредди" (!) и схватил его за руку что-то поспешно говоря, я тот слегка пожал его пальцы и слушал так ВНИМАТЕЛЬНО.
к концу серии я имею мертвого парня и мистера беста жгущего газеты сидящего всего в фотках (!) с этим чуваком (фотки ОПРЕДЕЛЕННОГО рода) и обливающегося вискарем и слезами так что у него мокрый подбородок.
после известия что он лиек риал хомо сижу совсем сгоревшая, потому что хедканон о нем приходящем и доебываюшемся до инспектора расцвел как папоротник просто. аааа. ааааааааа.
ну а он в слезах это конечно просто пиздос.

ПОГОВОРИТЕ СО МНОЙ
П Л О Х О

UPD. как попуститься когда рид спросил его "вы думаете что у нас что-то вроде симбиоза?"
Я ИМЕННО ТАК И ДУМАЮ
У ВАС МУТУАЛИЗМ С КИСЛЫМИ ЩЯЧЛАМИ, БЛАГОРОДНЫЕ СЭРЫ

удар с той стороны, с которой вы его не ожидали
(пока я дописывала, у меня кончился интернет, лол)

автор:  лейтенант касатка
фандом: капитан америка наебнулся с велика
пейринг: стивобаки
рейтинг: PG-13
размер: мини, 2 500 слов
от автора: короче, я написала старбаксовский фичок, уже почти не стыдно. трибьют бесконечным ёбаки в ленте и каким-то утечкам про газеты в ботинках. вообще знаю про это всё и канон чуть больше чем ничего, посмотрела весь марвел за последний месяц впервые. похуй, пляшем. просто уже слишком ненавижу этот текст, лежащий в черновиках три дня, надо было с ним покончить.
есть неиллюзорный шанс, что попала в кучу фандомных штампов, потому что я не в курсе них

Раздается звонок в дверь - и с этого все начинается.
Раздается звонок в дверь - и с этого все начинается.
(Продолжается? Находит своё логичное завершение? Сложно подобрать верную и исчерпывающую формулировку.)
Под раскалывающую тишину квартиры трель Стив идет к двери, надеясь, что это не гостящие у пожилой соседки снизу племянники. Те, надо сказать, без ума от Капитана Америки, и бегают к нему в гости уже четыре дня подряд. По три раза за день. Трезвонят, смеются, просят показать щит, спрашивают, нельзя ли на нем прокатиться по перилам; Стив качает головой и в пятый раз пересказывает им подробности последней операции, и выдумывать даже ничего не приходится. Он любит детей, но все же - не в таком количестве.
Стив отпирает дверь (никогда не глядит в дверной глазок), и замирает: на пороге его квартиры стоит Баки. С неаккуратно собранными в куцый хвост волосами, в какой-то дурацкой кепке, рубашке с длинным рукавом, скрывающей от любопытных взглядов его бионическую руку, и почти нормальным, не пустым взглядом. Под ярким, бьющим в глаза электрическим светом лестничной клетки тени резкими угольными мазками ложатся на его лицо, заостряя черты, которые Стив помнит более мягкими, спокойными, живыми. Для него Баки всегда был моделью, объектом наблюдений, причудливой игрой света и полутонов; шея, на которую так причудливо ложились тени, когда он разговаривал; округлый выступ подбородка, который почти никогда не удавалось нарисовать похоже; живые глаза, глядящие с веселой насмешкой - он до сих пор помнит это всё, и не может не сравнивать. Этот Баки - старше, серьезней, словно застывший. Вышел из криокамеры, и унес холод с собой, потому что больше Зимнему Солдату забирать было нечего.
Стив разглядывает его щетину, которая придает Барнсу угрюмый вид. Впрочем, возможно, что угрюмый вид его лицу придает напряженный рот, хмуро подобранные обветренные губы - он больше не улыбается, и без улыбки, если честно, отделять Джеймса Барнса из его солнечных воспоминаний от переломанного жизнью нынешнего Зимнего Солдата куда проще.
Он не шевелится, когда Баки шагает к нему, и в первое мгновения взгляд темно-серых глаз у того - нечитаемый; неясно, зачем он вернулся: убить, или - вернулся?
В эти долгие, уходящие тягучим медом в вечность секунды Роджерс, как хороший солдат, готов ко всему.
В том числе Стив готов к тому, что они будут драться.
Что они впечатают друг друга в каждую поверхность аккуратной, идеально убранной квартиры, горизонтальную и вертикальную, разнесут посуду и сдерут со стен полки затылками друг друга. Что на губах будет разливаться металлический привкус крови, что будет теснить в груди воздух под чужими кулаками, словно астма вернулась (Стив вспоминает, как Баки волновался во время его астматических приступов, сидел рядом на полу, обхватив за плечи, тревожно и бессильно предлагая свою помощь; он тогда от волнения так сильно за него цеплялся, что на коже Стива расцветали пурпурным и желтым синячки, которые он никогда не показывал другу). Он готов к тому, что, возможно, драка будет по-настоящему до конца, а не до того момента, когда оба устанут, и, обессиленно раскинувшись на полу, придут к консенсусу.
Стив ждет, с легким проблеском надежды, что Баки вспомнил. Или что вот-вот вспомнит. Даже смутно забрезжившего воспоминания, предположения о возможности воспоминания было бы для начала достаточно, более чем достаточно - потому что это все равно больше, чем то, на что Стив может рассчитывать.
Еще Стив (невольно, краем сознания) ждет, что Баки шагнет в квартиру и прижмется к нему, поцелует с порога, ухватив за ворот стальными пальцами. А он не будет возражать. В конце концов, семьдесят лет - неплохой срок для того, чтобы проверить чувства, по нормам изжившей себя морали непозволительные. О которых они не говорили, которых не проявляли, во взаимности которых Роджерс не уверен до сих пор, хотя в ретроспективе всё то, что они делили с Баки - взгляды, прикосновения, шутки, молчание - всё это буквально кричит ему: "открой глаза, зажатый бруклинский мальчик". Но Стив до сих пор не верит, не находит в себе сил поверить, что не только его сердце молча и тихо билось в такт чужому, но и его, такого неловкого, с костлявыми плечами и цыплячьей шеей могли любить в ответ.
Баки - такая же часть него, как и тот Стив - Стиви - что бродил по предвоенным американским улицам, как деревья, шумевшие под его окнами всю прошлую жизнь, как и все то, что составляло Стива когда-то. Как распускавшийся в тощей груди, источавший яд, пронзительный голубой цветок астмы, от которой его избавила сыворотка.
Он вспоминает, как однажды Баки оказался как-то невозможно, безгранично пьян, и - на пороге дома Роджерса. Когда он из полутемной прихожей выступил на свет, стало очевидным, что в грехопадении у Барнса была приятная компания - на щеке у него остался мазок болезненно-яркой, для глаз Стива, помады. Она смутно темнела полосой на чужой коже, но, казалось, весь мир сжался до мрачно-красноватой линии.
Глаза Барнса в тот вечер оказались неровно подведены жирным черным карандашом.
- Бак? - поинтересовался тогда Стив как можно ровнее, пальцем показывая на собственное веко, словно спрашивая: что это? Ему всегда хотелось указать грязь на чужом лице, коснувшись его пальцами, но Стив с десяти лет этого не делал: каждый раз неловко отдергивал вскинувшуюся было тревожной птицей руку, чтобы в конце концов, зеркально отобразить всё на себе.
Тот смерил его недоверчивым взглядом, и провел пальцами по собственной коже в неловком, разбалансированном жесте, едва не задев сам слегка воспаленный глаз, и растерянно поглядел на вымазанные чернотой подушечки пальцев.
- А, - фыркнул он, - Кэти решила, что это будет весело. Не знаю, я так и не видел, что она там сделала.
Он принялся остервенело тереть кожу вокруг глаз, только размазывая краску, так что глаза его, влажно и пьяно блестевшие, теперь масляно горели из ореола вороньей черноты на веках.
- Похож на роковую красотку?
Стив молча глядел на его влажный улыбающийся рот, на ямочку на некрупном подбородке, и, если честно, хотел ответить, что Барнс всегда похож на красотку. Если это, конечно, можно счесть комплиментом. Ничего такого Стив в виду не имел - просто он не знал, как еще облечь в слова то нестерпимое желание глядеть на Барнса неотрывно, явно выходящее за рамки интереса художника, выплескивающееся шумным морем в его душе.
Это будоражаще и иррационально, это как свербящий по коже зуд, когда ты не можешь дотронуться и расчесать это место до крови в поисках облегчения. Стиву нравились девушки. Правда, нравились. Они красивые, они нежные, у них чудесные глаза и славные улыбающиеся (пусть и не ему) губы - должно быть, девушки еще и потрясающе мягкие и теплые, и мысли об этом заставляли Стива неловко улыбаться себе под нос.
А еще был - и есть?.. - Баки. Отдельно, вне всех этих категорий (однажды Стив даже встревоженно размышлял о том, не значит ли это, что ему, ну, могут нравиться мужчины. Нет. По крайней мере, тогда всё сводилось к одному человеку). Баки был рядом, и это было незыблемой константой в его мире, вот и всё.
Баки в ту ночь всё же нашел зеркало, отправившись в сторону ванной, чтобы ополоснуть горевшее лицо, и рассмеялся, увидев призрак - собственное отражение, бледной тенью вынырнувшее из мутного стекла.
- Если я когда-нибудь вымажусь так добровольно - значит, я совсем поехал кукушечкой, - рассмеялся он в ту ночь, но Стив вспоминает об этом случае только сейчас. Потому что обычно он вспоминает из того вечера другое: как уже улегся, и Баки, проигнорировав выданный ему матрас, смешно ткнулся в шею Стива сонным, замерзшим носом с высоты своего роста, и заснул в его кровати, кажется, не успев принять горизонтальное положение. Как он сопел в шею Стива, а тот добрых полчаса лежал, мучительно вглядываясь в потолок и размышляя о жизни. В которой всё могло бы быть... вот так. В которой так быть никогда не могло.
Итак. Баки делает первый шаг, и оказывается в квартире. Больше он не делает ничего.
- Привет, - говорит Стив, и, в этом одном одном его "привет" проглядывает, пожалуй, ценнейший из его талантов (и по-настоящему его): он говорит это так, что ситуация не оборачивается пошлостью, или глупостью, или наивностью, потому что Роджерс умеет произнести простые и фундаментальные вещи так, что они звучат правильно. - А я искал тебя.
Баки неуверенно кивает и - смотрит. Глядит на него своими серыми, как мартовский грязный лед глазами, и ищет ответы.
Потом, не отводя взгляда, стаскивает с ноги кроссовок, неловко приминая задник другой ступней.
Баки, кстати, всегда так делал, а Стив только вздыхал.

Остаток дня Баки немногословным призраком перемещается по его квартире. Стив не знает что говорить - спрашивать? отвечать? рассказывать? - а Барнс не подает никаких сигналов (дымовых, обреченно шутит про себя Роджерс, заполняя тишину), не делает ничего, словно отключенный от сети закоротивший электроприбор. Только коротко кивает, когда Стив выдает ему немногочисленные уцелевшие фотографии и личные вещи из их прошлой жизни, общей жизни, и принимается разглядывать её обломки, рассеянно теребит погнутый жетон.
В нем иногда вдруг проглядывают остатки того самого Баки, которого Стив помнит: в мимике, в коротких жестах, в движениях, в обрывках фраз. Хотя, конечно, пробивается и что-то чуждое, так что весь он - как огромная витражная мозаика, в которую случайно вставили несколько кусков из другой. Возможно, вместо разбитых.
Баки изучает свою старую жизнь.
Стив изучает нового Баки.

Среди открытий - следующее: Баки, кажется, пьет самый горячий и горький кофе на свете. Это, конечно, ужасно банально и ожидаемо, если ты семьдесят лет провел, то и дело промерзая до костного мозга, но есть вещи, банальность которых успокоительна, и кофе - из этой категории.
Стив варит ему это невероятно крепкое пойло, чувствуя всю нереальность происходящего (Баки жив; он вернулся; он молчит уже целый чертов день, и Стив варит ему кофе в таком же молчании), а Барнс лишь морщится - тот, на его взгляд, остыл. Стив знает (уже обжигался), что если хлебнуть из этой кружки - ошпаришь небо, даже если ты суперсолдат, но Баки, видимо, устраивает только что-то на грани перехода из одного агрегатного состояния в другое.
Видимо, чувствует родство пограничного состояния.

Случайным, неловким движением Баки задевает чашку и едва не опрокидывает, подхватывая в последний момент, и чертыхается.
- Бак, не выражайся, - рефлекторно одергивает его пристроившийся на диване с книгой Стив и только потом осекается. Когда-то давно, в прошлой жизни мелкий и узкоплечий Роджерс так же осаживал друга, а Баки - Баки был на целую голову выше и на порядок лучше во всем, - он фыркал, косился на Стива, мол, ну-ну, мой маленький пуританин, но переставал сквернословить. По крайней мере, на время. Потому что в жизни почти всех подростков наступает тот период, отдающий головокружительными тайнами надвигающейся взрослой жизни, когда бранные слова и сигареты оказываются самым простым способом к этой жизни приобщиться. Баки тоже не выдержал искушения, и любил ввернуть хлесткое словцо.
Стив не одобрял.
В эту секунду Баки - Зимний Солдат?.. - меняется в лице, вздрагивает, мимика на доли секунды дает сбой, так что по его лицу словно проходит рябью недоумение; он поднимает свои серые глаза на него и щурится.
- Ворчишь, как семидесятилетний, - говорит он, дергает уголком губ, и у Стива екает сердце, потому что это слишком похоже на эхо шуток прежнего Барнса.
Тогда в его узкой грудной клетке Стива теснилось огромное сердце, а сейчас глупая коробка из ребер стала шире и надежней, и сердце больше не рыскает в ней испуганной птицей от малейшей нагрузки. Но Стив не уверен - стала ли шире его грудь или просто ссохлось сердце. Даже не ссохлось - смерзлось стылым комом. Как известно, вода, застывающая льдом, сокращается в объеме. Но сейчас лед вздрагивает трещинками.
Честно говоря, этот диалог не слишком сильно проясняет, помнит ли Баки. Помнит ли он что-нибудь, или всё, или ничего, или только "не выражайся".
Тот словно ловит немой вопрос, и начинает сам:
- Я помню газеты, которые ты подкладывал в ботинки. Помню твою мать. Помню, как однажды ты целую неделю учился рисовать моё лицо, и сначала получалось ужасно. У меня между глазами мог поместиться весь сто седьмой пехотный.
Стив вскидывает глаза и ищуще, напряженно вглядывается в его усталое лицо. Сто седьмой.
Газеты. Рисунки. Набор самых дурацких обрывков, которые только можно было выбрать, почти с нежностью думает Стив.
Он, например, помнит, как Баки всегда ужасно злился, когда Стив очередной раз лез в драку. Не потому что ему раз за разом приходилось его спасать, а, как он признался позже (когда Стив уже был не Стивом, а Капитаном Америкой, грозой всех хулиганов и Гитлера лично), Баки тогда признался, что злился он большей частью потому, что боялся однажды не успеть. Потому что в жизни иногда попадаются отморозки, и Стив, тощей птицей бросавшийся на обидчиков, был из тех, кому эти встречи остаются переломанной жизнью на память.
- Себя почти не помню. Помню тебя, - говорит Баки, и повисает напряженное молчание.
Стив, никогда ничего не боявшийся (разве что боявшийся за других, и в этом он понимал тревожившегося за него Барнса), не изменяет себе и теперь: перевешивается через ручку дивана, на котором сидит, склоняясь к креслу, и сплетает пальцы с чужими, металлическими, непослушными. Подносит искусственную ладонь к губам и целует. Холодную, неживую, стальным блеском перечеркивающую Джеймса Барнса, кричащую: твоего Баки больше нет.
Стив выдыхает, закрыв глаза, ноздри раздуваются, оставляя на лице отпечаток горечи. Он примет и это, в конце концов, любой Баки по определению лучше мертвого. Лучше был даже тот, который планировал его убить.
- Напомни мне, - говорит он невнятно, не отнимая губ, - никогда не делать так на морозе.
Баки глядит на него с нечитаемым лицом, а потом – смеется. Смех рассыпается острыми осколками, потому что он разучился это делать, но ничего лучше, кажется, Стив в последние годы не слышал.
Ну, разве что, кроме нескольких групп из его списка для наверстывания двадцатого столетия.

Остаток дня проходит по-прежнему в молчании, но каком-то ином. Менее напряженном, более привычном, менее странном.
Баки продолжает ворошить останки ушедшей в выцветших черно-белых фотографиях жизни и изредка что-то уточнять. Иногда его слегка перемыкает: он как процессор, выдержавший десятки обнулений и упорно пытающийся собраться обратно, но по дороге потерявший что-то очень важное.
Стив смотрит на него, и несмотря на короткую радость этого вечера, он отчетливо понимает, что ничего не будет просто. Ни сейчас, ни в ближайшие месяцы, и будет еще много разочарований, падений и невидимых миру ушибов.
Хорошее, конечно, тоже будет.

Он улыбается, когда в надвигающихся сумерках Баки вдруг подходит к нему со спины (Стив отрабатывает удары на тяжелой, неподатливой груше), сгребает в стальные объятия, как когда-то, и утыкается ледяным кончиком носа в его шею.
В полной тишине.

Ранним утром раздается звонок в дверь.
А затем с лестничной клетки доносятся приглушенные детские смешки, и сонный Стив идет открывать, только Баки успевает первым. Он распахивает дверь, опираясь рукой о косяк, и исподлобья глядит на замерших от удивления ребятишек. Те глядят во все глаза, неуверенно шушукаются, толкая друг друга локтями, а потом мальчик постарше выпаливает:
- Дядь, а ты тоже супергерой?
Стив понимает, что его горло все еще сжимают ледяные пальцы тревоги: он еще не уверен в Баки, совсем не уверен. Даже без всяких "ещё" - он просто не уверен, и долго еще не сможет быть. В его реакциях, в его больных точках, в его... убеждениях? Один вечер счастливого воссоединения – слишком мало, слишком несерьезно.
Баки еще пару секунд колеблется, кажется, отыскивая что-то невероятно важное внутри себя, нужную детальку от огромного паззла, и, видимо, находит. Он скалится - он не очень помнит, как улыбаются люди, и улыбка выходит скорее деревянной - и вскидывает левую руку, словно собираясь поиграть несуществующими мускулами на бионической руке. В рассеянном свете с лестничной клетки исцарапанная красная звезда тускло поблескивает, словно философский камень.
- Конечно. Я уверен, что я - самый лучший супергерой. По крайней мере, из тех, кого вы встречали.
Дети глядят, как напряженное лицо Стива превращается в озадаченное, а затем и возмущенное, и прыскают со смеху.
Баки тоже оглядывается, и на его лице читается одно: смотри, Стив, я пробую снова жить.

только ты жалуешься, что тебе не о чем написать реаловый пост, потому что весь твой реал - это комната и ближайший магазин, в который тебя выгоняют за хлебом, и ты по случаю покупаешь заодно и себе поесть, как мироздание говорит тебе - ннна. прямо с размаху в лицо.
короче, вчера я ездила на свадьбу своего троюродного брата. брат - ужасный котик, но старше на целых пять лет, и мы с ним в принципе много не пересекались за всю жизнь, так что знаю я его не очень. есть у меня и еще один троюродный брат, да. старше года на три, и вот он часто в детстве проводил со мной часть лета на даче, и очень долгое время у меня был краш нечеловеческих масштабов об него. однако здравствуйте. впрочем, это неизбежно, когда это фигура того самого старшего брата, который старше, умнее, появляется в твоей жизни эпизодически, не успевая надоесть, и приносит тебе только безграничный щенячий восторг.
свадьба, если забыть о том, что мне очень не хотелось там быть в силу глубинной асоциальности, была достаточно пафосной, но милой. еще более милой была невеста - уютный теплый котик, с которой я только в тот день и познакомилась впервые. и тамада хороший, и конкурсы интересные (последние два месяца смеюсь с этой фразы как не в себя). вообще, я бы даже получила настоящие удовольствие, но беда в том, что я принадлежала к числу гостей из категории родственников, а не друзей молодоженов, которые, кажется, и правда славно потусили, потому что все друг друга давно знают. ну а ты сидишь в окружении тетушек и бабушек.
вечер закончился тем, что мне достался букет невесты. его, правда, не кидали, но это тоже было лотереей, так что можно приравнивать к поимке. ну-ну. бонусом заимела заодно комплект несгораемых шуток от родственников на эту тему. ладно, букет и правда красивый.
что было грустненько - количество фонящего, тихого и доброжелательного сексизма. ничего одиозного, правда, все очень в духе семейных ценностей (тм), но стало грустно именно от того, насколько у всех это вшито в видение мира. потому что стереотипы - это в любом случае грустно, даже если они не гонят тебя на кухню, а просто по умолчанию считают тебя женственной и нежной, если ты невеста, и далее по списку. грустнее всего - чувствовать себя одиноким среди этого океана счастливых, в общем-то, людей, знающих как надо.

зато теперь с чистой совестью до конца августа можно забиться домой и никуда почти не выходить, только за хлебом если в кино или погулять с котанами из интернетов.

сегодняшний вот день провела роскошно. посмотрела серию Риппер-стрит с Макганном (господи, такие все чудесные, так снято, такая картинка, ух. и, это. ДЖЕРОМ ФЛИНН, мой сладчайший котик с мешками под глазами размером с виллгрэма). ужасно неловко и рука прилипает к лицу от того, как невольно у меня всё загорается от взаимодействия рида с этим журналистом. пиздос. ну, то есть, понимаете, с умилением смотрю на всю следовательско-паталоганатомическую троицу, тихо складывая в сердце все мелкие приятные моменты, нежно гляжу на героя флинна и его проститутку, на рида с женой и их скорбью, а потом ХУЯК, и усишки этого журналистика в кадре, кокоро трещит по швам от их агрессивного и насмешливого взаимодействия. как я вляпалась в это говно, расскажите, пожалуйста. это тот сериал, в котором не хочу видеть фандомное дно и вообще не хочу видеть ничего, кроме того, что покажут на экране.



остаток дня провела за чтением выкладки команды первого мстителя на зимней битве. сахар и слезки поскрипывают на зубах, сижу довольная как сыч. фички почти все очень карошие (увидела ссылку на деанон у мнпрнсса, пошла посмотреть и заверте-). правда, говарда старка мне, естественно, недодали, но я этого и не жду.

ps. уже несколько месяцев не читаю ни строчки (кроме интернетов). ну почти. с одной стороны, ужасно неловко и грустно, с другой - вальсируем. утешаю себя мыслью, что начну опять читать умные книжки в сентябре, а пока - господь, жги.