не спрашивайте, просто не спрашивайте, как докатилась я до жизни такой.
омегаверс - больше никада. и да, все нестыковки (о которых мне сказали, но которые лень править) просто спишите на кривость вселенной.

Название: По дороге из желтого кирпича
Автор:  Намакемоно
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: альфа/омега
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Ангст, Hurt/comfort, Омегаверс
Размер: мини
Описание: Иногда скорлупа, в которой люди прячутся от мира, трескается. Бывает, что и ударившись о другую такую же.
Один из них самозабвенно страдает и видит спасение в порошке, подавляющем течки, второй же упивается собственным умудренным альфийским цинизмом. Видите намечающуюся трещинку?..

Ужаснуться
Идем дорогой трудной, дорогой непрямой

Запахи вплетаются в ткань реальности так же органично, как тактильные ощущения. Запахи исходят ото всех, какие-то слабее, какие-то крепче, они все время вокруг, как свет, звук и цвет. В них нет ничего особенного, в них никогда нет ничего особенного, никаких «и тут я понял, что он – моя настоящая половина».
Адриан морщится, вспоминая попсовые романчики, которые растаскивают эту фразу по людским умам - дурацкая идея разлетается, словно грипп весной. Он не верит во всю эту чушь, он верит в физиологию – феромоны, течка, инстинкты. Адриан вообще крайне рационален и демонстративно одинок.
Он шагает, легко переставляя ноги, и едва заметно шевеля губами в такт играющей в левом наушнике музыке – правый не работает уже неделю, но что-либо предпринимать ему лень. На дворе ранний субботний вечер, теплый, летний, слегка липкий, но уже терпимый, и он, наконец, вышел в магазин, потому что дома шаром покати. Впрочем, в такой душноте есть не хочется вовсе.
Взгляд его рассеянно скользит по обшарпанным фасадам с серыми кондиционерами, а с тех монотонно капает на сухой асфальт, с глухими шлепками разбивается от него. Он не любит кондиционеры – уродливые, беззубо-серые, они марают дома невнятными квадратными кляксами.
Он поводит носом, ощущая более резкий, словно цветной нитью тянущийся из соседнего дома запах, и дальнейшие действия оправдывает банальным любопытством и отсутствием партнеров в последний месяц.
Такой резкий запах, перекрывающий все остальные, бывает только уже у вошедших в период течки, у одиноких.

Звонок в дверь оказывается неожиданностью, но Элет открывает, даже не взглянув в глазок – ему все равно, ей-богу, хоть окажись у него на пороге сам черт. Потому что в руках он крепко-крепко сжимает склянку – умудрился чудом достать порошок за пару дней до того, как его скрутит.
- Добрый вечер, - здоровается он рефлекторно с совершенно незнакомым альфой, и тот принимается оценивающе разглядывать его из-под темных ресниц, снизу вверх, потому что Элет на добрых полголовы его выше. – Я могу чем-то помочь? – рассеянно интересуется он, совершенно не волнуясь, ответит ли собеседник вообще.
Потому что у него в пальцах – его счастье, его спасение, каких бы побочных эффектов диаминопропил не вызывал. Больше он не будет лезть на стены и выгибаться, истекая, не будет несколько дней валяться в зудящем забытьи, в котором ему будет мерещиться одна порнография.
- Предлагаю взаимопомощь, - крайне серьезно отвечает незваный гость.
- Взаимопомощь? – недоуменно морщится омега. – О чем вы? Если вы хотите мне что-то впарить, то…
- У тебя же течка вот-вот начнется, - Адриан ухмыляется, но очень скоро охает, рефлекторно делая шаг назад. Парень от души съездил ему по скуле – руки у него оказались сильные, жилистые, удивительно уверенные.
- Заткни себе нос прищепкой, ублюдок, - шипит тот, с отвращением морща высокий лоб и потирая покрасневшие костяшки. Неприязненное выражение чистого лица и откровенная агрессия сильно контрастируют с его весьма приятной внешностью. Она не утонченная, детская или красивая, весь он какой-то тощий, длинный, взъерошенный и усталый. И очень-очень живой.
- Если бы я хотел, - начинает он очень тихо и уверенно, - если бы я хотел, чтобы меня трахнул неизвестно кто, я бы просто вышел на улицу.
- Милые омежки, - в голосе альфы проскальзывает откровенное отвращение, – не говорят таких слов, они невинно краснеют и лопочут. И заводятся с полуприкосновения.
- Мне не пятнадцать, чтобы я так себя вел, - упрямства Элету не занимать. – Проваливай, парень, я сам как-нибудь.
- Сам? –Адриан с издевкой щурится, но взгляд его на доли секунды принимается лихорадочно плясать по чужим длинным рукам, пока он, наконец не замечает. Альфа очень цепко хватает его за запястье и заставляет поднять сжатый кулак на уровень глаз. – Покажи ладонь, - сквозь сжатые зубы очень страшно требует он.
Элет упрямо молчит и глядит с вызовом. И пальцев не разжимает.
- Твою мать, все самому делать приходится, - недобро бормочет альфа и мастерски надавливает на внутреннюю часть запястья, заставляя показать спрятанный предмет.
В безжизненном свете старой лампы тускло поблескивает ампула тонкого стекла, и лицо Адриана перекашивается в мрачном удовлетворении.
- Малолетний идиот, - начинает он спокойно, но вскоре срывается чуть ли не на крик, – ты сейчас возьмешь и спустишь это в унитаз, и никогда, слышишь, никогда больше даже близко не подойдешь к этой херне.
- Это мое де…
- Нет, - твердо перебивает его непонятный гость со странными намерениями. – Нет, я сказал. Лучше позволить себя отыметь непонятно кому, чем глотать это.
- Откуда тебе знать, - кривится Элет.
О, ему есть откуда знать, и он знает, как это работает. Он знает.
Диаминопропил, хренов серый яд. Закупоривает поры на коже, так что организм начинает травиться, и сил на течку просто не остается.
Чертова дрянь работает просто и безотказно. Просто, как топор, только после топора еще можно выжить.
И потом это бледное, хрупкое, то, что осталось от человека, с посеревшей от этой мерзости кожей лежит с открытыми глазами, не реагируя на внешние раздражения, и иногда блюет.
А если рядом нет никого, чтобы перевернуть его на бок, он захлебывается собственной рвотой.
Он всякое видел.
Адриан твердо хватает его за плечи и встряхивает, этого, измученного, светлоглазого, светловолосого и растерянного. Склянка выскальзывает из вспотевших пальцев и разлетается об обшарпанный пол старенькой квартирки сотней серебряных брызг.
- Мы не моногамны, понимаешь, нет? Наши далекие предки хотели одного - обрюхатить как можно больше народу, и это в нас есть, отголоском. Так просто, черт тебя подери, поддайся инстинктам и переживи очередную течку нормально, - рычит он.
Омега хватает ртом воздух, потрясенно глядя на с таким трудом добытое лекарство и слова доносятся до него, словно сквозь вату.
Он же не успеет отыскать еще до того, как начнется. Не успеет, не успеет...
Господи.
- Ты меня слышишь?
Он сомнамбулически кивает, а сам обкусывает шелушащиеся губы и в мыслях у него лихорадочная сумятица. Он пытается отвлечься, прислушаться к тому, что настойчиво продолжает говорить человек:
- А если ты веришь во всю эту слащавую беллетристику о "его сладком запахе", о "навечно вместе" - глупость. Нет ничего вечного, - тот очень спокоен, будто объясняет подросшему ребенку, что Санты не существует.
- Нету, - неожиданно просто и тихо отвечает парень, глядя сверху вниз чистыми серыми глазами. – Не существует «моего» альфы, - это он знает точно. Просто от этого пахнет довольно сильно, но в пределах нормы.
- Верно, - уже мягче кивает Адриан, и лицо его разглаживается. Так он даже кажется весьма недурным.
- Есть только уровни совместимости. И ты мне неплохо подходишь, вот и все, - заканчивает он свою мысль.
- А что потом? – цепко интересуется омега.
- А ничего. Я тебя просто трахну, тебе и мне будет легче. А потом я встану и уйду, не попросив даже чашки чая, и ты сможешь увлеченно страдать из-за того, что я законченный негодяй, а ты вел себя как течная сука. Тебе нравится быть несчастным, - щурится тот, и Элет мысленно вздрагивает, потому как незнакомец удивительно точно формулирует эту отвратительную его черту.
- Да что ты... - вскидывает парень голову в знак протеста и зло шипит.
Губы альфы невольно кривятся в недоброй усмешке. Он сам вздрагивает каждый раз, как случайно ловит её краем глаза в случайном зеркале или витрине.
- Поверь, глупый, я понимаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить, - он склоняется к его уху и шепчет:
- Мой мальчик, которого я был готов носить на руках, умер, обожравшись этой херотени, а я не успел. Я был на другом конце света, а он подхватил чертов грипп и потек на неделю раньше. Он не пошел на улицу и не подставил задницу, нет, он был гордым маленьким идиотом, он предпочел захлебнуться в своей рвоте. Как в луже моногамности. И тебе я такого не позволю.
- У тебя комплекс героя, парень, - щурится тот.
- Меня зовут Адриан, - с издевкой раскланиваясь, представляется наглый альфа. – И у меня уже месяц никого не было, вот и все. Комплекс героя оставь кому-нибудь еще, с кем будешь играть в утонченную интеллектуальность.
- Что ж, я Элет, и мне абсолютно плевать, как давно… - он вздрагивает, когда чужая ладонь уверенно опускается ему на пах, сжимая через грубую зеленоватую джинсовую ткань его член. – Мать твою!.. – обиженно и зло протестует он. Большей частью против собственной реакции.
- Может, тебе и не пятнадцать, - довольно осклабился Адриан, - но ведешься ты так же легко.
- Потому что через два дня у меня будет стоять даже на случайно проехавшееся по ноге одеяло, - выплевывает он эти слова с откровенным отвращением.
- Пахнет от тебя так, словно это начнется сегодня вечером.
Он пожимает неширокими плечами:
- Поверь, у меня очень ровный цикл. Да и по ощущениям – не сегодня.
Он с удивлением глядит, как напрягается бесцеремонно вторгшийся в его квартиру альфа, который уже давно оттеснил его в прихожую.
- Что-то не так?
- Я несколько лет жил в паре и, поверь, научился неплохо ориентироваться по запаху.
- Значит он был у тебя дефектный, - хмыкает омега дерзко, потому как чувствует клокочущее раздражение и злобу. Хочется побольнее задеть.
- Ублюдок, - мрачнеет Адриан, - ты слишком заносчив.
- Ты же не веришь в пары, - уже даже весело поддразнивает его Элет. Он вроде должен чувствовать себя подавленным – это у него течка через сутки, у него испорчено дорогое лекарство, это к нему заявился неизвестный мужик с однозначными намерениями. А он готов рассмеяться от нелепости происходящего. – Тогда почему у тебя такое лицо?
- Элли, а ты ведь не хочешь счастья, - внезапно очень веско сообщает Адриан, и приближается к нему, глядит, близко-близко, словно насквозь глядит. Элет вздрагивает от такого обращения с собственным именем, и невольно вспоминает «Волшебника изумрудного города»: ему в детстве родители читали, а он с нетерпением перевешивался через их плечи и жадно ждал, когда перелистнут страницу, открывая новые картинки.
И Элли шла и шла, шагала по дороге из желтого кирпича.
А он топчется на месте, потому что первый протянувший ему руку увел его совсем не в ту сторону.
И этот чертов незнакомец прав - у него глаза как рентген, только в сумраке прихожей совсем не различить их цвета.
Пошло оно все!.. - решает Элет и делает глубокий вздох, словно последний перед погружением в свинцовую воду.
В конце концов, течка у него не сегодня и даже не завтра начнется, он точно чувствует. Это значит, что сейчас все вершится по его воле, а не по воле физиологии.
В конце концов, этот альфа с ним хотя бы поговорил, если это можно так назвать.
В конце концов… он же решил, что пошлет к черту любое обоснование собственных поступков, он же омега, ему можно всегда все списать на гормоны.
В конце концов, чужая ладонь по-прежнему покоится у него в области паха.

Диван скрипит, когда Элет опускается на него, вцепившись в Адриана так крепко, что и никакой сцепки не надо – его ногти, обкусанные под корень, дерут чужую спину и плечи, словно в детском хватательном рефлексе. Голова идет кругом – все так… настолько не так, непривычно, так, как он никогда не делал, что кажется, будто мир неумолимо уплывает из-под ног, переворачивается, и остаются только дезориентация и слабость в животе. А одежда – нет, потому что она давно валяется где-то рядом, и, кажется, под поясницей у него мешается ком собственной рубашки.
Адриан дышит ему в губы, так что воздуха не хватает, остается только конденсат влаги на пересохших губах, ощущение полного плотного прилегания, пригнанности кожи к коже.
Тот лихорадочно оглаживает его бедра и низ живота, иногда раскрытой ладонью проезжается вверх, задевая стремительно кукожащийся сосок.
Элли бессознательно подается бедрами вверх, пытаясь потереться о партнера, выгнуться, черт, сделать хоть что-нибудь!.. Это волна, темная, животная, тягучая, как карамель с ликером, и синяя, как аквамариновая паста из просроченного тюбика акварели. Она разбивается о берег, о его здравый смысл, вздымается и с шипением заливает лампадку на леденцово-цветном маяке.
Прощай, осмысленность.
Элли глухо стонет и умоляет сам не знает о чем, лишь бы как-нибудь что-нибудь продолжалось.
Адриан все еще может мыслить, и потому, облизав пальцы, раздвигает плотные сопротивляющиеся мышцы. Сфинктер в преддверии течки уже припух и стал более податливым, но терпения все равно хватает с трудом на то, чтобы довести дело до конца. Парень вертится под ним, словно в лихорадке, и голос у него давно уже скатился в шепот, беззвучный, горячий и однозначно умоляющий. Он мотает головой, закатывает глаза, и его выносит так, как не скручивало бывшего омегу Адриана в дни первой течки.
Не хочется ни нежностей, ни грязных слов, разжигающих воображение, хочется просто захлебнуться в этой волне.
Альфа не выдерживает и, заставив партера пару раз облизать его член, входит. Входит, наваливается всем телом на Элета, вжимает в старые пружины, заставляя замереть, словно распяливает бабочку иголками. Его голова прижимается к впалой груди, и он слышит, как колотится бешеное молодое сердце, как со свистом расправляются легкие, истерично накачивая кислород, он слышит, как зарождаются глухие стоны.
В голове неясные обрывки мыслей складываются в одну, кристально ясную – он еще вернется за добавкой в эту разбитую квартирку.

Адриан встает, рассеянно обтирает тело какой-то тряпкой, натягивает штаны и сует ноги в ботинки. Рубашку он заканчивает натягивать уже когда за спиной лязгает тяжелая дверь, с неприятным дребезжащим звуком защелкиваясь на проржавевший облупившийся замок.
Элет в темноте комнаты по-прежнему лежит на диване, засыпая, теплый и местами липкий – сил на гигиену у него не осталось.
Адриан же идет, не оборачиваясь, полной грудью вдыхая сыроватый ночной воздух с металлическим привкусом.
В сумраке начинают тоскливо разгораться фонари.

Элет думает. Думает, думает, думает, и ничего не может поделать – это как нестись под гору на санках, когда не можешь выставить ноги и затормозить. Часы утекают меж пальцев, и грядущая ломка все ближе, а он все так же не знает, откуда тот взялся, где его искать и стоит ли вообще.
Он не хочет о нем думать. Но жизнь его в целом настолько пуста, что это - самое яркое за последние годы, это как комета с льдистым хвостом, прочертившая небо, но так и не врезавшаяся в него. Лучше бы она размозжила ему голову, решает он, поджимая губы.
Адриан ошибся - он не хочет страдать, он просто хочет, чтобы хоть кто-то остался в его жизни. Пусть не давая никаких гарантий, но и не нарушая того, что все же пообещал.
Этот парень пообещал, что ему станет легче.
Элли терпеть не может, когда нарушают обещания.
Этот парень просто встал, оделся и ушел, как и говорил.
Элли терпеть не может, когда держат свое слово.

Жизнь подхватывает, словно водоворот, тянет в глубину, душит, и Адриан вторые сутки кряду задыхается в соленой воде – ни сна, ни отдыха, одна непонятная херня вокруг. Грызутся родственники, завал на работе, под глазами – круги как у вампира.
Квартира, в которую он возвращается, встречает его нежилой серостью и пустотой в холодильнике. Жрать хочется так, что живот поджимается, и Адриан, шатаясь, бредет в магазин.
Так же, как и два дня назад, тем же маршрутом, только теперь он ловит запах буквально кричащий, немного с другой стороны, так что совершенно не удивляется, случайно сталкиваясь с мальчишкой в магазине. Чувства приглушены, доходят, словно сквозь вату, а мир кажется картонным, даже забавно.
Он тупо разглядывает брикет масла с красной полосой в чужих широких пальцах с обкусанными ногтями.
Принюхивается:
- Шел бы домой, дурак, тебя сейчас любой в темной подворотне разложит.
Тот глядит на него каким-то странным, неопределенным взглядом, и движения его скованы, нет того налета упрямой неприступности.
- У тебя никогда не было течки, - наконец, отвечает Элли.
- И слава богам, - улыбается Адриан. Тепло так, слабо, потому что сил хватает только на то, чтобы растянуть губы.
- Ты не представляешь, - омега тяжело вздыхает и потирает переносицу, а его собеседник со скепсисом принимается ждать пафосных фраз, - не представляешь, как же потом хочется жрать, - заканчивает тот свою мысль, и альфа невольно фыркает - так естественно это сказано, что против воли на душе теплеет.
Должно быть, это так на него недосып действует, решает он. Потому что он даже, кажется, рад этой встрече.
- Знаешь, меня бесит устройство мира, - продолжает Элет, - раз в месяц несколько дней ты вынужден вести себя как распоследняя шлюха. Вам, наверное, нравится.
- Найди партнера, перестанет так скручивать. Физиология работает независимо от любви, - быть циником сложнее обычного, но он, вроде, справляется – лицо парня явно вздрагивает на его словах.
Он разворачивается и собирается уходить, когда доносится тихое:
- Знаешь, он сказал, что по одному запаху понял, что я - его.
- И ты поверил, - Адриан замирает, не в силах уйти, и поддерживает разговор. Он чувствует, как рушится, истончается и без того хрупкая стена отчуждения. Ему плевать, уверяет себя он, что ему пытаются довериться.
И продолжает стоять с напряженной спиной.
- И я поверил, - просто кивает тот. - Мне было чуть больше шестнадцати.
- А сейчас тебе?..
- Девятнадцать, - Элли облизывает губы, а потом еле слышно добавляет:
- Если хочешь - приходи.
Адриан пожимает плечами и проходит на кассу.

Брезжит раннее сизое утро.
Элет подносит маленькую склянку дрожащими пальцами к глазам и слегка встряхивает,
глядя на то, как пересыпается искрящийся сероватый порошок. Он все же собрал остатки с пола и очистил от стекла.
- Я такой сентиментальный мудак, - тихо говорит он, словно обращаясь к диаминопропилу.
Потому что он по-прежнему верит.
Он вырос, стал умнее, жестче, недоверчивее и ершистее. Он жестко постановил: ни одно больше "ты - мой омега" его не сманит.
Горькая усмешка дерет губы.
Сейчас он себе все придумал сам, никто ему ничего не предлагал. Всю жизнь так - сам придумал, сам обиделся.
Только Адриан не придет, не придет, ублюдок, ведь ему все равно. Потому что они оба знают, что срок давно поджимает, и раз его нет, то его и не будет.
Он ведь, небось, решил, что я шлюха. Потому что я молчал, и всё то, что кипело внутри, все выводы, что я сделал, весь тот жаркий спор, который был, он был, был, внутри меня, а снаружи… снаружи я просто поломался и сам на него набросился.
- Не придет, - морщится он и вытряхивает пару кристаллов на руку. Он не знает дозировку, и не хочет рисковать, слизывает с ладони совсем чуть-чуть, надеясь, что стекла там нет.
Или наоборот, есть, и тогда осколок придет ему в сердце.
Ему девятнадцать и он по-прежнему любит драматизировать.

Запаха нет, и Адриан матерится сквозь зубы, взлетая по разбитой лестнице на нужный этаж. Смешивается много, чертовски много запахов, если быть точным, но доминирующего нет, нет, нет!..
Он кроет себя последними словами, взламывая дверь, и радуется, что у него было темное прошлое, научившее его подобным штукам.
Он в день случайной встречи вернулся домой и случайно отрубился, проспал до полудня, и спохватился слишком поздно. И то проснулся лишь потому, что запах, обволакивавший его даже во сне, тянувшийся пульсирующей нитью через полквартала, исчез.
Он проснулся с ощущением глухой пустоты.
Он не знает что это, потому как любовь в его понимании выглядит не так, он помнит. Слишком хорошо, к сожалению, помнит.
Но чертов запах в последние дни мерещился ему везде, в малейшем дуновении ветерка, и его тянуло, тянуло неизвестно куда, и в груди у него что-то томительно обрывалось, словно сердце мечтало выворотиться из груди с корнями.
- Твою мать, очнись, - он хлещет Элета по щекам, и голова парня безвольно мотается из стороны в сторону, рука его безвольно свисает с дивана, и Адриану больно на нее глядеть.
Картины прошлого с яркой беспощадностью встают в его голове. Еще одного раза он не простит ни себе, ни этому сраному миру.

Ему жарко, нестерпимо жарко и ноги жжет желтый кирпич. Воздух, раскаленный сковородой солнца, маревом дрожит впереди, смазывая прохладный изумрудный цвет города вдали.
Сухой ветер дерет щеки взвешенным в воздухе песком.
- Очнись, Элли, - доносится настойчивое, - проснись.
Он пожимает плечами - красные головки макового поля качаются еще только вдалеке, рано тревожиться.
Что-то толкает его в плечи и он невольно зажмуривается, часто-часто моргает больными сухими глазами, и вдруг постепенно марево истончается. Он четко различает зелень вдалеке.
Он с трудом смыкает-размыкает веки.
Глаза, которые беспокойно вглядываются в его осунувшееся лицо, зеленые.
Оказывается, у Адриана зеленые глаза.
Он слабо улыбается треснувшими губами:
- Хороший цвет.
А потом его тошнит, но Элли уже совсем не страшно, потому что его плечи крепко-крепко сжимают, помогая повернуться набок.
Запах Адриана очень сильный.
Значит, все будет хорошо.