оно пришло в голову и сказало пиши нет времени объяснять
модерн-ау, совместное проживание, тотальный оос; немного повседневной магии
число три
Говорят, если сложить тысячу бумажных журавликов...
Грантер строит свою жизнь числами.
Просто потому что ему так нравится; он делает это в обход сознания.
Грантер - человек-спонтанность.
Третьего мая Курфейрак знакомит его с Анжольрасом - оба ищут соседей, чтобы снимать пополам квартиру.
Анжольрас встряхивает волосами, загибает пальцы, перечисляя правила совместного проживания, то и дело хмурит брови, а Грантер молча глядит на него оцепенелым взглядом круглых темных глаз и не говорит ни слова. Лишь кивает в конце и осторожно пожимает его руку.
Грантер не говорит с ним в первое время вообще. Внимательно смотрит, благодарно кивает, когда ему наливают по утрам кофе или дотаскивают пьяного до комнаты, он беспрекословно записывает его телефон и слушает, как о чем-то пылко говорит Анжольрас, а сам в это время тихо звякает ложечкой о стенки своей кружки, размешивая в кипятке три кубика сахара.
За невысоким окном вонзается щепкой в небо Эйфелева башня.
Грантер говорит с Анжольрасом глазами.
Анжольрас первое время удивляется немоте, строит версии: стеснительность, заикание, аутизм, немота, контузия.
Список растет, а ясности не прибавляется, только Курфейрак хмыкает на его вопросы и рассеянно пожимает плечами: "повезло, обычно он то еще трепло".
Впрочем, он неплохой сосед, и это главное, так ведь?..
Вечером четвертого июня Грантер приходит пьяным в дым, в руках у него огромная коробка и пачка бумаги. Анжольрас вздыхает и помогает ему разуться, а тот глядит на него сверху вниз совершенно чумным лихорадочным взглядом.
Он всегда, когда пьян, глядит так, что начинает тревожно сосать под ложечкой, беспричинно и глупо.
Пятого июня в их тесной квартирке с голубыми, короткими по подоконник, занавесками происходит локальная революция.
- Кофе будешь? - доносится до Анжольраса сквозь сон, пробивается вместе с тусклым утренним светом под веки. Голос хрипловатый, живой, плещущийся и вибрирующий.
- Ферр? - сонно бормочет он, зарываясь носом в подушку. - Ты?
- Нет, - фыркает некто. - Так тебе варить?
Тот обреченно мычит, мечтая, чтобы его отпустили обратно в вязкую муть снов, и его оставляют в покое. Он почти соскальзывает в цветную кисельную реку, когда до него доходит.
Он поднимает голову и рассеянно моргает, оглядываясь, и глаза режет - он не выспался, разрабатывал добрых полночи агит-компанию.
В комнате стоит едва уловимая смесь запахов мыла, масляных красок и перегара.
Пятого июня исполняется тридцать три дня с тех пор, как они живут бок о бок.
Грантер каждый день признается ему в любви.
Хватает его ладони, шутливо бросает "Аполлон, пошли на свидание", смеется и жмурится; оставляет на столе записки со стихами рваного ритма; пьяно лопочет о том, что в его голове взрываются вселенные при взгляде на него.
Чаще всего все звучит как глупая шутка, и подается так же.
Анжольрас морщится и устало вздыхает - он верит, что тот просто дразнит его, действует на нервы, капает кислотой на слизистые. Грантер вечно делает что-то, чтобы бесить окружающих - кашляет на Жоли, задает Комбеферу вопросы, от которых у того трещит голова, подтрунивает над упертой гетеросексуальностью Прувера.
В шутку то и дело зовет его "любовь моя", а Анжольрас злится - он считает подобные вещи серьезными, ему кажется, что от постоянного пренебрежительного повторения слова обесцениваются.
Он не обращает внимание на тот факт, что подобное произносится строго раз в день, не больше и не меньше.
Он слушает интонации и контекст, Грантер же просто считает.
Один. Десять. Сто пятнадцать. Двести девяноста семь.
Триста пять.
Однажды Грантер пропадает - не приходит ни на следующее утро, ни днем, ни ближе к вечеру. У Анжольраса отчего-то все валится из рук, сам он раздражителен и умудряется разбить тарелку по невнимательности.
Впервые за последние года три, кажется.
Все вроде нормально - Грантер знает, кажется, пол-Парижа, Грантер любит спонтанно куда-то срываться, так что может быть где угодно и с кем угодно. В полном порядке, получать удовольствие от жизни.
Больше всего его злит тихое, гложущее изнутри легкое беспокойство и чувство ожидания, которое он не желает себе объяснять. Он пытается читать античных философов, но строки смазываются перед глазами.
Телефон грызет вибрацией столик, и Анжольрас на автомате открывает прилетевшую смс.
"Je t'aime, Apollo"
Он зло швыряет телефон обратно, тот печально светит экраном, в то время как Анжольрас прикрывает глаза и с необъяснимым облегчением засыпает.
Последней мыслью становится та, что его раздражает глупое прозвище.
На часах горит 23:59.
На дворе воскресенье начала мая, Анжольрас на кухне сидит с нетбуком, обсуждает по интернету очередной намечающийся митинг. В распахнутое окно струится парижская душная весна.
Грантер прихлебывает из огромной кружки крепкий зеленый чай и цепко разглядывает Анжольраса, набрасывает карандашом портрет из колких линий на случайной бумажке.
Потом комкает ее, отбросив карандаш, так что Анжольрас, услышав шуршание, поднимает на него задумчивый взгляд.
Грантер глядит прямо и твердо, снова немного оцепенело, как и год назад, при знакомстве. Беззвучно артикулирует губами: "люблю тебя", а затем словно теряет всякий интерес - взгляд его гаснет, он встает и уходит к себе.
Тот не знает, а на самом деле это триста тридцать третий раз.
Анжольрас вообще многого не знает.
Например о том, что каждый вечер Грантер складывает по три бумажных журавлика, начиная с пятого июня, дня, когда он первый раз сказал Анжольрасу.
На триста шестьдесят шестой день их совместного проживания он складывает последнего, из лазурной бумаги, и ставит на верх коробки, которую привычным движением выуживает из-под кровати.
Следующим утром мир Анжольраса тускнеет.
Грантера нет. Вообще нет, нигде, никак, словно его стерли ластиком из мироздания.
Он не болтает ногой, сидя на кухне, не пристает и не вертится под ногами; его комната пуста, его вещей нет, а мобильный не отвечает.
Друзья на вопросы о нем молчат, словно вообще не знают такого, или вешают трубку. Курфейрак было начинает что-то говорить, но быстро спотыкается на полуслове и лишь гудит в трубку: "я не понимаю, о чем ты".
Анжольрас испытывает облегчение: больше не будет несносных выходок.
Анжольрас ощущает тревогу: а все ли в порядке?
Анжольрас понимает, что квартира безжизненна, а воздух подозрительно сер. Такое ощущение не описывается словами.
Вечером он забредает в комнату, в которую за этот год заглядывал не больше полусотни раз. Под кроватью белеет уголок забытого листа - Анжольрас цепляет его пальцами и без удивления обнаруживает свой портрет. Только вот на нем - ни слова приписки, и он чувствует какое-то жгучее разочарование.
Он упорно не формулирует для себя ничего.
На столе стоит большая коробка из белого картона, та самая, которую Грантер притащил год назад, и это - единственная память о владельце. Она неаккуратно перевязана бечевкой, а на крышке стоит, оттопырив стрелки-крылья, голубой бумажный журавлик.
Анжольрас тянет за веревку и осторожно открывает ящик. Его взгляд теряется в море маленьких одинаковых белых птичек, заполняющих коробку по самый верх.
Он чувствует себя смертельно уставшим и непривычно потерянным.
Анжольрас перебирает всех общих знакомых, несколько дней обзванивает друзей и уже почти пытает их.
Грантер.
Где Грантер.
Куда делся Грантер.
Вы что-то скрываете.
Он бредет по улочкам Парижа, и ноги сами выносят его к дому Мариуса - он уже всерьез подумывает начать спрашивать всех при личной встрече.
На лавочке в тесном дворике перед его домом сидит смуглая темноволосая девушка в кожаной кепке и, подобрав под себя ногу, складывает маленький бумажный листочек.
Анжольрас стоит и тупо глядит, как ловко движутся ее пальцы, как выворачиваются острые крылышки из бумаги.
- Что ты делаешь? - хрипло интересуется он.
Девушка поднимает на него темные глаза - а у Грантера они темнее и живее - и рассеянно улыбается.
- Говорят, если сложить ровно тысячу журавликов, то твое желание сбудется.
Грантер такой идиот, что у него могло хватить ума, понимает тот.
В кармане его джинсов лежат обрывки голубой бумаги.
Он понятия не имеет, какое у того могло быть желание, но приходит к выводу, что, судя по всему, оно сбылось, раз тот сорвался с места, не попрощавшись.
- Что ты загадала? - неожиданно даже для себя спрашивает он, прежде чем уйти окончательно.
- Как что, - улыбается она, - все наши желания так или иначе о любви, - взгляд ее скользит по окнам верхнего этажа, но мысли Анжольраса слишком заняты, чтобы тот вспомнил, что это этаж Мариуса.
Анжольрас понимает, что не знает о Грантере ничего: где тот учится или работает, с кем пьет... вообще ничего.
Только то, каковы на ощупь его пальцы, как пахнет от пенисто-кудрявых волос и как тот морщит нос, когда смеется.
Он решает, что ничего непоправимого не произошло.
Незаменимых людей не бывает.
Ничто не вечно.
Уже в середине мая он готов лезть на стены от гложущей его тоски.
Семнадцатого мая он выходит на балкон и вываливает на улицу содержимое коробки, и ветер подхватывает белый бумажный снег, разносит по улице.
Он берет куртку и выходит на улицу, чтобы идти, куда глаза глядят.
Разодранный голубой журавлик все еще лежит в кармане его брюк.
Через три часа в каком-то узеньком переулке он видит у невысокой витрины художественного магазина до боли знакомый зеленый пиджак и копну черных кудрей, и сердце его проваливается не в пятки даже - под мостовую куда-то.
Он не окликает его, сперва подходит вплотную и цепко хватает за запястье, и Грантер вздрагивает, смотрит на него огромными глазами, в которых читается страх пополам с удивлением.
- Тебя где носило? - тихо и зло спрашивает Анжольрас.
Грантер упрямо молчит, и тот пытается успокоиться, делает глубокий вдох.
- Оно того стоило хотя бы? - уже почти спокойно спрашивает он, но все кажется ему картонным.
- Что стоило? - хлопает глазами тот.
- Твое желание, - он достает из кармана обрывки голубой бумаги, и Грантер бледнеет. - Исполнилось?
Тот мотает головой.
- Тогда почему же ты ушел? - недоуменно хмурится он. - Не сказал ни слова, а я же волнуюсь.
- Волнуешься? Ты?
- Я, - твердо говорит Анжольрас и отпускает чужое запястье, чтобы взять в руку ладонь. - Я привык к тебе.
- Привык? - его тонкие губы неуловимо кривятся, а рука пытается высвободиться.
- Я тебе надоел?
- По-твоему, человек, которому ты больше трехсот раз сказал, что любишь его, может надоесть?
- Ты опять за свои шуточки.
- Шуточки? Ты считаешь все это шуточками? - он выглядит оскорбленным и даже отворачивает лицо, выворачивая руку из цепкой хватки. - Ты же такой умный, так почему же ты настолько слеп? - горько интересуется он.
- Я...
- Знаешь, что я загадал? Я сейчас скажу, и тогда оно точно не сбудется, - с похоронным весельем прибавляет он.
- Это же суеверия, - пожимает тот плечами. - Так что ты загадал?..
- Тебя.
Белый журавлик насасывает воду из лужи, в которую принес его ветер, и бумага сереет.
За три квартала от него Грантер цепляется пальцами за рубашку Анжольраса, сжимая того в судорожных обьятиях.
Обоим понадобится еще время на окончательное осознание себя и произошедшего - может, три дня, а может, и все тридцать три... не так уж важно, потому что три минуты назад для обоих началось что-то новое.
Новое, сложное и многообещающее.
самый пиздец заключается в том, что когда я как раз дописала кусок с переворачиванием коробки, мне написали "люблю тебя"
вроде в контексте шутки, но потом был довольно скользкий разговор около того же, и если бы я так не тормозила...
но это я сама уже виновата, потому что ситуация-то была
Е/Р
оно пришло в голову и сказало пиши нет времени объяснять
модерн-ау, совместное проживание, тотальный оос; немного повседневной магии
число три
Говорят, если сложить тысячу бумажных журавликов...
самый пиздец заключается в том, что когда я как раз дописала кусок с переворачиванием коробки, мне написали "люблю тебя"
вроде в контексте шутки, но потом был довольно скользкий разговор около того же, и если бы я так не тормозила...
но это я сама уже виновата, потому что ситуация-то была
модерн-ау, совместное проживание, тотальный оос; немного повседневной магии
число три
Говорят, если сложить тысячу бумажных журавликов...
самый пиздец заключается в том, что когда я как раз дописала кусок с переворачиванием коробки, мне написали "люблю тебя"
вроде в контексте шутки, но потом был довольно скользкий разговор около того же, и если бы я так не тормозила...
но это я сама уже виновата, потому что ситуация-то была