ехехе. если когда-нибудь случится еще тысяча-другая слов, то я пойду по скользкому пути бесконтрольного модернау, по которому ходила в хрнблре. когда лулзов все больше, текст разрастается сам, а тебе уже даже не стыдно.
короче, апдейт тип. наклюнулся после очередной оргии в твиттере на пару с сашей
короче, безобоснуйное модерн!ау; шарп - полубезработное днище, порой пытающееся продать свои снимки в газету; чью ха-ха угадайте
Смешно. Шарп научился прилично снимать только из-за своего глупого детского увлечения птицами.
Сначала он просто бездумно глядел на них из окон приюта, когда был маленьким. Когда мир был чертовски несправедлив, потому что у него было недостаточно сил ответить обидчикам, без которых не обойдется жизнь ни одного уважающего себя сироты.
Потом - нашел в до смешного крохотной библиотеке затрепанную книжонку, разрисованную кем-то до него. Может - за годы, а может, и десятилетия до того - Бог знает, время словно застыло в этой черной дыре полусельской пасторали. Шесть десятков иллюстраций и столько же названий, по которым он, пожалуй, и выучился прилично читать.
И - невероятно много радости.
Потом, когда ему было шестнадцать, тихий уверенный шепот в розовое ушко любой хихикающей девицы - "А это, слышишь, поет соловей?", и искаженное на английский лад латинское название - они оказались ключом едва ли не ко всем сокровищам мира. По крайней мере, к тому, что казалось ему сокровищами в том возрасте.
В без малого восемнадцать - дешевенькая мыльница, на которую он от скуки учился снимать, ожидая того чудесного момента, когда, наконец, сможет покинуть постылые стены. Окружающие его люди были ему глубоко противны, застывшая тоскливая природа - скучна, и только пернатые встрепанные гости на ветках стучащей в окно спальни черемухи были приятным разнообразием.
А потом - началось чертово "покорение мегаполиса", поиски работы, словом, совсем все стало не так радужно, как рисуют в кино, и не так трагично, как порой показывают в романах. Не то что бы Шарп читал романы - где уж тут, когда ты в постоянном поиске работы и денег, тут не до эстетических и литературных впечатлений, но общее представление он все же имел.
В двадцать три он даже почти прижился в городе, сменив три десятка кратковременных работ и найдя несколько временных источников дохода.
Сомнительный, но успех. По крайней мере, когда дела идут не совсем паршиво.
В тот день он сидел в приемной довольно солидного издания, в которое изредка приносил свои снимки. До профессионализма ему было далеко, слишком далеко, но порой проскальзывали удачные кадры и удачные ситуации, когда стоило попытать счастья. Возможно даже - зачаток таланта. И иногда у него даже брали пару снимков, как в глупом фильме о Питере Паркере, ей-Богу.
Только вот он не переодевался тайком в костюмы супергероев и не делал в них селфи, так что рассчитывать на серьезное положение явно не стоило - к чему ему пустые мечты. Так, порой пробовать принести пару свежих кадров с тех мест, куда по счастливой случайности не успели репортеры.
В общем-то, он даже числился внештатным фотографом, хотя в самые черные дни искренне полагал, что взяли его исключительно из жалости, буквально прикормили как бродячего пса. Немого поводов для радости, если подумать.
Он принес снимки вчерашней небольшой стачки, зародившейся буквально под его окнами. Судя по всему, едва ли не стихийной - такой невнятной она была, не то что без размаха - кажется, даже без четких целей и организаторов. Но все же была смутная надежда на то, что это может кого-то заинтересовать в случае острой нехватки материала.
Ричард скучал в приемной, ожидая, когда же на него обратит внимание хоть кто-то из уполномоченных сотрудников, и предложит ему выметаться с его третьесортными новостями о местных посиделках недовольных. Было что-то мазохистское в том, как он подбирал предполагаемые формулировки будущего отказа, но отказать себе в этом развлечении он не мог.
В общем и целом он уже всерьез размышлял бросить все и уйти, потому что за время простоя он только проигрывал, но тут внимание его привлекла высокая фигура, которая могла принадлежать только одному человеку. Он уверенным шагом пересек офис и остановился неподалеку от Шарпа. Мистер Недовольство с идеальной осанкой и упрямым орлиным носом выговаривал что-то перепуганной сотруднице.
- Как так вышло, - с ледяным равнодушием настоящего аристократа интересовался он, - что ни один, ни один человек не оказался вчера на месте событий? У нас недостаточно людей? Все слишком заняты спортивной колонкой, чтобы изволить посетить заявленную акцию, которая на следующий же день перерастает едва ли не в массовые погромы?
Девица подавленно молчала, явно мысленно укладывая в коробку свои аккуратно разложенные на столе вещи.
- Ладно, - милостиво обронил Уэлсли. - Может, хоть что-то принесли в редакцию?
Уэлсли был человеком с поразительным талантом одной только своей мимикой ненавязчиво окунать собеседника лицом в грязь и скучающе-нежной хваткой своего цепкого взгляда держать его там в течение почти всего разговора.
По крайней мере, Шарпу казалось так каждый раз, когда он мимоходом ловил равнодушно скользивший по нему взгляд. Не то что бы это случалось часто, но в память впечатывалось крепко.
Ричард осторожно прокашлялся: ему показалось, что судьба наконец-то улыбнулась ему.
- Мистер Уэлсли, - начал он, еще не совсем сформулировав то, что собирался сказать. Что, что у него есть фотографии, которые, возможно - те самые? Что он задолбался ждать внимания от этой девицы? Что...
Тот сфокусировал пристальный взгляд сперва на его лице, затем на фотоаппарате, который тот держал в руках. Молча протянул руку таким властным жестом, что Ричард даже опешил - и только потом понял что отдал ему фотоаппарат.
Уэлсли нахмурился, пролистал несколько фотографий, едва заметно просветлел лицом (не сильнее, чем это могло бы уронить его достоинство), кивнул своим мыслям и, наконец, удостоил Шарпа взгляда из-под слегка приподнятых бровей. Ужасающе вежливых, аккуратных бровей.
- Кто?
Шарп мысленно выругался - вот же выскомерный ублюдок!.. И главное, он едва ли намного старше него самого, но даже не соизволил сформулировать вопрос по-человечески.
- Шарп, сэр, - буркнул он. - Ваш внештатный фотограф.
На слове "ваш" тот лишь слегка поморщился, великодушно отклонив этот выпад вопиющей невежливости. Кивнул еще раз, и удалился, бесцеремонно пролистывая снимки, будто и фотоаппарат, и сам Ричард, и весь белый свет - его чертова собственность, и вежливо обходиться с ней - совсем не его забота.
- Мистер Уэлсли? - неуверенно окликнул его Ричард, и проклял свой оказавшийся до смешного неуверенным в тот момент голос. Его-то, человека, который, кажется, мог бы перекричать роту стрелков во время военных действий.
Тот его, кажется, не услышал. А если и услышал, то единственный ответ, которым он удостоил Шарпа, был раздраженный поворот головы, короткий и почти незаметный.
Будто отмахнулся от назойливого насекомого.
- Зайдите через пару дней, вам вернут фотоаппарат, - неуверенно и почти извиняясь, предложила девушка.
Фотоаппарат действительно вернули на следующий вечер. Вместе с на удивление приличным гонораром. Помимо денег в конверте лежала небольшая записка, выведенная летящим уверенным почерком: "Есть младшая должность в штате. Заинтересованы - она ваша с испытательным сроком в три недели."
А внизу - сухая приписка: "Ума не приложу, где вы в городе отыскали зарянку".
Шарп изумленно хмыкнул, а потом решил не оскорбляться, что его фотографии бесцеремонно просмотрели, судя по всему, на пару месяцев назад.
В конце концов, все складывалось чертовски хорошо.
Шарп стоял у входа в здание редакции тем же вечером и глубоко вдыхал ночной воздух. Пусть отравленный мириадами токсичных веществ, пусть застоявшийся и душный, но - все-таки - улыбнувшийся ему. Кажется, улыбнувшийся.
Дверь негромко щелкнула за его спиной, выпуская кого-то из здания, но Шарп не стал оборачиваться - в конце концов, знакомых у него там еще не было. По крайней мере, он так думал, пока Артур Уэлсли не остановился в паре шагов от него, глядя на полупустой, утопленный в сумраке переулок. Лицо у Уэлсли было усталое, под его крупными глазами залегли острые тяжелые тени.
- Спасибо, - не выдержал Шарп и, подумав, негромко добавил, - сэр.
Тот лишь неопределенно дернул головой. То ли отклоняя "сэра", то ли - всю благодарность.
Неловкую тишину нарушил далекий, почти призрачный голос соловья, неожиданно разлившегося журчаще-щелкающей песней.
- Luscinia megarhynchos, - на автомате пробормотал Шарп, а потом невольно покосился на Артура. Едва заметная улыбка скользнула по его тонким губам. А может, так легла причудливая тень, бог его знает.
- Мегаринхос, - почти автоматически поправил его исковерканное на английский лад произношение тот, аккуратно артикулируя. Хотя бы без тени превосходства, и на том спасибо.
- Доброй ночи, - кивнул Шарп, собираясь уходить, и с удивлением услышал ответное, негромкое:
- Доброй, - кажется, на сотую долю градуса теплее обычного.
Воздух, это все чертов пьяный летний воздух, в котором умирают от жары белые медведи и пьянеют провинциальные неудачники.
Хорошо хоть Ричард не видел, как "высокомерный ублюдок", чьего взгляда, по мнению Шарпа, хватило бы, чтобы пристыдить, а затем и заморозить чертей в аду, аккуратно сел на свой велосипед. И уж тем более - с каким наслаждением нажал на клаксон через пару кварталов.
На следующий день на столе Ричарда - его столе, с ума сойти - лежал небольшой черный чехол.
В чехле обнаружился небольшой бинокль, и Шарп даже фыркнул - что толку от такой крохи? У них в сельской лавке такие малышки позволяли разве что разглядеть нос своего собеседника сквозь мутноватые стекла.
А потом он все же поднес его к глазам, и восторженно цокнул языком - оптика оказалась божественной. Теперь все птицы - точно его.
В том же чехле оказалась сухая записка все тем же аккуратным и строгим почерком, сообщающая ему, к кому обратиться "за парой профессиональных советов" и сухо желающая успехов.
И - тонкий карманный словарь латинских слов и изречений, педантично заложенный на странице с правилами фонетики.
АПД. ну что я могу сказать. тысяча слов ни о чем
Новая работа нравилась Шарпу, в этом не было ни малейших сомнений.
Вечная суета, переваливание ответственности на соседа как любимый вид спорта в недружном коллективе, паника перед сдачей очередного номера, вежливый холодный гнев Артура, когда они опять все сделали не так, нерациональное распределение времени и сил - словом, все возможные сомнительные прелести работы в редакции газеты чарующим ветром перемен ворвались в его жизнь. Этим же ветром по его съемной квартирке раскидало сотни снимков, одолженный десяток книжек по профессиональной фотографии, которые с каждым днем все сильнее ощеривались бесконечными закладками, и запасами быстрорастворимой еды - времени на жизнь не осталось совсем. Шарп не жаловался - ему нравилось постоянно куда-то торопиться, чего-то добиваться и приспосабливаться к новым требованиям. Это он умел почти в совершенстве. А призрак стабильности и едва ли не некого благополучия, внезапно нарисовавшийся неуверенным мазком на горизонте, стал и вовсе неожиданностью. В его жизни редко появлялось что-то устойчивое, кроме его способности к выживанию в любых условиях.
Три недели испытательного срока прошли быстро и в чем-то почти безболезненно. Многие, конечно, косились на него с недовольством - взяли выскочку с улицы, который фотоаппарат держит как грабли, - но открытого недовольства почти не высказывали. По крайней мере, до того момента, пока не стало ясно, что Ричарда почему-то взяло под опеку сиятельное руководство.
Для Шарпа это выглядело как постоянные выволочки, поправки и бесконечные указания - куда ехать, что снимать, о чем заодно узнать. Но он не жаловался.
Для всех остальных, кто хоть сколько-нибудь знал Артура, это выглядело как проявление сверхъестественного покровительства. Но об этом, конечно, Шарпу никто сообщать не торопился.
К концу третьей недели испытательного срока Шарп все же начал тревожиться - Уэлсли хранил свойственную ему невозмутимость, ничем не выдавая своих намерений, зато распекал его все чаще и все основательней. В те моменты, когда он, устало потирая лоб, очередной раз указывал ему, что оказавшийся единственным на месте происшествия из их фотографов Ричард умудрился не взять вон тот ракурс и выставил не тот режим съемки, Шарп чувствовал себя все более бесполезным. Иногда даже более, чем просто бесполезным. У него не было и половины опыта прочих сотрудников, и их знаний и умений – команду себе Уэлсли подбирал тщательно. А уж сам Артур, это чертово воплощенное совершенство, разбиравшееся во всем и еще в античной поэзии, в принципе находился где-то за гранью его шкалы измерения окружающих. И тем более странным казалось Шарпу его положение.
Ничто не наводило на мысль о том, что у него будут шансы остаться, зато многое наводило на мысль диаметрально противоположную, и Шарп ощущал неожиданную горечь - это было едва ли не первое место в его жизни, к которому он привязался. К отвратительному горькому кофе из автомата, который его, как младшего, то и дело отправляли отнести Уэлсли; к своему метанию по городу в поисках материала; к своеобразному жаргону, заменяшему в редакции две трети человеческих слов; к тому, как он выматывался за день и устало рушился на свой матрас, на котором с ним ночевали руководства по съемке и уже больше месяца – ни одна девица. Шарп не слишком любил учиться, но тут он нередко заканчивал тем, что засыпал, так и не выпустив книги из рук, так что та потом будила его посреди ночи, обрушившись на лицо. Тяжелая, иллюстрированная зараза с картинками, которые ему было никогда не научиться снимать так же.
Шарп настолько хотел остаться, что стыдился себе в этом признаться, и только делал то, что умел в совершенстве - цеплялся. За работу, за книги, за фотоаппарат; и все - лишь бы остаться. Если честно, он даже подумывал о том, что если у него и не сложится здесь, то он попробуется куда-нибудь еще, и на этот раз не грузчиком и не в фастфуд.
Вечером последнего дня он остался допоздна - дел обрушилось невпроворот. Может, это было и к лучшему - времени на тяжкие сомнения при таком раскладе попросту не осталось. Хотя, Шарп и не сомневался - судя по обращению Артура с ним, тот вежливо подтолкнет его своим стильным кожаным сапогом за дверь, осталось лишь немного подождать.
Свет в офисе горел уже только над парой столов, а кофе в его стаканчике почти кристаллизовался в коричневую муть. Коричневая муть в качестве кофейной гущи пророчила ему исключительно дерьмо на жизненном пути.
Артур остановился у его стола совершенно неожиданно, и его присутствие Шарп скорее почувствовал, чем услышал - перемещался тот не то что как кошка, а как бесплотный дух: ни звука за твоей спиной и веющий за версту леденящий холод.
- Шарп, - Уэлсли произнес это почти мягко.
Шарп обреченно закрыл глаза: с такими интонациями обычно сообщают, что пациент не пережил операцию, а семья, которая хотела вас взять, передумала и взяла девочку со светлыми кудряшками.
- Да, сэр? - он постарался выдержать обращенный к нему взгляд с достоинством, но чувствовал, что проваливается. Он не должен выглядеть жалким просителем. Не до-
- Ваш телефон?
- ...что? - он рефлекторно нашарил свой потертый мобильник, переживший с ним смену последних восьми работ.
- Ваш телефон, - нетерпеливо мотнул головой Уэлсли, словно отгоняя от себя назойливую муху. - Ваш номер, продиктуйте его. Я должен иметь возможность с вами связаться в случае необходимости.
В общем-то, и все, мысленно пожал плечами Шарп. Ладно, по крайней мере, сделать вид, будто его может интересовать дальнейшая судьба Ричарда, было великодушно с его стороны. В понятиях чести Артуру было не отказать.
Шарп. сдержанно продиктовал последовательность цифр, которую вряд ли тот когда-нибудь наберет.
Уэлсли кивнул, внимательно выслушав ее и даже не удосужившись записать, и ушел, сдержанно пожелав ему доброй ночи.
Ричард позорно надрался ночью. Позорно и в гордом одиночестве.
Признавать, что в нем действительно, на полном серьезе теплилась надежда на то, что за эти три недели он сможет чему-то научиться и показать свою потенциальную ценность, было просто унизительно. Его большие надежды были попросту смешны и нелепы, и это ощущение собственной никчемности Шарп ненавидел даже сильнее, чем приют, в котором он вырос.
В полдень блаженную тишину (впрочем, в большом городе тишиной считается размеренный рокот потока машин под твоим окном) и его тяжелый, душный похмельный сон нарушил звук телефона, затрясшегося на тумбочке.
С трудом нашарив телефон и негнущимися пальцами согласившись прочесть сообщение, Шарп застонал. Вся горечь мира позвучала скрипом наждачной бумаги в его хриплом со сна голосе.
"Смею надеяться, что вас нет на рабочем месте только потому, что по дороге вам пришлось немедленно отснять, по меньшей мере, материал о живых Всадниках Апокалипсиса".
Номер был неизвестен. Но сомневаться в отправителе не приходилось. Как и в том, что Шарп - непроглядный идиот, который так и не научился понимать Уэлсли и интерпретировать его манеру общения.
"я решил что вы вчера таким образом послали меня к черту сэр. видимо я не очень умный. а вам еще не поздно передумать на основании этой информации"
Знаки препинания были не для Ричарда Шарпа. Зато этим утром Ричард Шарп был для болезненного похмелья и жгучего стыда.
Где-то за десяток кварталов сотрудники одной небольшой газеты стали свидетелями чуда: Артур Уэлсли, раздраженно взглянувший на экран бесконечно беспокоящего его телефона, на очередное сообщение приподнял бровь и усмехнулся. И, кажется, едва ли не фыркнул с добродушным смешком.
"Шарп, у письменной речи тоже существует этикет. С вас штраф за безбожное опоздание и полное пренебрежение синтаксисом – принесете мне кофе откуда-нибудь, где он пристойнее, чем в нашей дьявольской машине."
модернау!шарп
ехехе. если когда-нибудь случится еще тысяча-другая слов, то я пойду по скользкому пути бесконтрольного модернау, по которому ходила в хрнблре. когда лулзов все больше, текст разрастается сам, а тебе уже даже не стыдно.
короче, апдейт тип. наклюнулся после очередной оргии в твиттере на пару с сашей
короче, безобоснуйное модерн!ау; шарп - полубезработное днище, порой пытающееся продать свои снимки в газету; чью ха-ха угадайте
АПД. ну что я могу сказать. тысяча слов ни о чем
короче, апдейт тип. наклюнулся после очередной оргии в твиттере на пару с сашей
короче, безобоснуйное модерн!ау; шарп - полубезработное днище, порой пытающееся продать свои снимки в газету; чью ха-ха угадайте
АПД. ну что я могу сказать. тысяча слов ни о чем